Некоммерческое партнёрствоУрал-Евразия

История москвички, вышедшей замуж в начале 90-х за сына афганского политика и прожившей в Афганистане и Иране 10 лет.

"Афганистан.РУ" дает возможность взглянуть на внутреннюю жизнь афганского общества 1994-2004 гг. глазами простой русской девчонки, волею судьбы ставшей свидетельницей исторических событий, последовавших за выводом Советских войск из Афганистана.

Север Афганистана, провинция Баглан, лето 1997 года. Кабул захвачен талибами. Чуть более чем полугода назад 49-летний доктор Наджибулла и его брат Шахпур Ахмадзай зверски избиты прямо в миссии ООН. Их изуродованные тела вывешены на автокранах прямо в центре Кабула, где они провисели целую неделю.

Укрепившиеся в Кандагаре и Кабуле талибы усиливают военную экспансию на севере страны. Талибы уничтожают всё на своём пути, вырезают и расстреливают целые семьи, большинство из них находятся под воздействием героина.

Атака талибов в узких горных ущельях ужасает. Машины, на которых передвигаются талибы – в основном полуторные японские пикапы Датсан модели 720, с несколькими вооруженными талибами в кузове каждой. При проезде сквозь заминированные Северным Альянсом ущелья, они взрываются одна за другой, но это ни на секунду не останавливает их чудовищный поток. Они продвигаются буквально по трупам своих же людей — это воздействие наркотика.

В мае 1997 года после долгой осады города Мазари-Шариф талибам наконец повезло. Заместитель и соратник узбекского генерала Дустума генерал Абдул Малик неожиданно предаёт своего начальника и переходит на сторону талибов. Дустум бежит в Турцию. Но уже на следующий день Малик возглавляет войска бежавшего Дустума. Он выбивает новых союзников из Мазари-Шарифа и берёт власть в свои руки.

В результате военных действий в плен к Малику попадает несколько тысяч талибов, которых он на следующий день приказывает уничтожить. За один день по приказу Малика убивают и вешают 3,5 тысячи пакистанских, пенджабских и арабских талибов. Город буквально смердит от множества разлагающихся трупов, их не успевают закапывать в каменистую землю в окрестностях города.

Со стороны Кабула продолжается также наступление талибов на Пули-Хумри, город на пути из Кабула в Мазари-Шариф, где и находимся мы. Этот город под контролем военных частей С.М.Надери, лидера афганских шиитов — исмаилитов, находящегося в политическом альянсе с Дустумом. Оба принадлежат к образовавшемуся в годы войны слою властной политической элиты, хотя Надери, в отличие от Дустума, происходит из старинного и уважаемого в Афганистане рода, и ему досталась в наследство возможность быть духовным главой афганских исмаилитов.

Итак, колонны талибов находятся на пути к городу Пули-Хумри.

Мы бежим от талибов

Сумерки сгущались над небольшим афганским городком Пули-Хумри. Всё, казалось, замерло — и люди, и деревья. Лишь окрики патрулей, адресованные изредка проезжающим машинам с требованием назвать сегодняшний пароль, нарушали неестественно тихий и тревожный вечер.

Мы едем на белой Волге командира гарнизона города Пули-Хумри, поэтому нас редко останавливают, но вот мы проезжаем военную базу. Слышится окрик: «Стоять! Пароль!»

Охранник, сидящий на переднем сиденье с автоматом Калашникова в руках, приспускает окно машины: «Салам Алейкум, брат! Как жизнь? Всё хорошо? Аламут-пароль-Аламут». Постовой опускает автомат и кричит: «Пропустить!»

Волга легко мчится по дорогам городка, только прошёл дождь, пыль осела, в воздухе приятная свежесть. Но эта мирная картина обманчива, дела обстоят плохо.

«Нелюди эти талибы,- думаю я, сидя на заднем сиденье машины и глядя на улицу сквозь затемнённые стёкла. — Что же будет? Что будет с нами?»

Я ловлю себя на мысли о себе и ребёнке. Животный страх прокрадывается в душу. Я отгоняю от себя дурные мысли, будь что будет. Мои невесёлые размышления прерывает страшный грохот, сотрясший машину и всё вокруг. «О боже! Это ещё что?» «Ракета…» — бормочет водитель и нервно приостанавливает машину, пытаясь определить направление попадания. Слышен голос по рации: «Клуб маадан безопасен. Можете проезжать».

Водитель, шепча молитвы себе под нос, вновь нажимает на газ.

- Что слышно из Кабула? Что говорят?- спрашиваю я водителя.

- Ничего хорошего, госпожа! С тех пор, как эти изверги убили доктора Наджибуллу, упокой Господи его чистую душу, наша родина покатилась в пропасть. Вчера наши ребята прибыли из Мазари-Шарифа, такие страсти рассказывают, жуть просто. Малик совсем обезумел, весь город завалил трупами талибов, да еще в такую жару! Вонь жуткая, вода заразилась, закапывать и собирать не успевают. Ребята еле ноги унесли, на попутках добрались. Что творится, что творится! — уныло запричитал он.

Уставившись невидящим взглядом на дорогу, я прокручиваю в голове последние события. Идет 1997 год, чуть более чем полгода назад 49 летний доктор Наджибулла и его брат Шахпур Ахмадзай были зверски избиты прямо в миссии ООН. Их изуродованные тела вывешены на автокранах, прямо в центре Кабула, где они висели целую неделю.

Захватив Кандагар и Кабул, колонны талибов движутся на северные провинции, в том числе и на город, где находимся мы. Под воздействием героина талибы не боятся смерти. Это зомби, уже перешедшие грань жизни и смерти, которым остается мало жить, и им неважно, когда умирать.

«Мда…- пронеслось совсем невпопад в моей голове — вот тебе и студенты «талибы», которых англичане обучали в Пакистане …»

Эта мысль была вызвана одним московским воспоминанием, когда я случайно услышала разговор мужа с его родственником, приехавшим из Лондона, где он рассказывал о создании англичанами новой группировки в Пакистане под названием «талибы», в переводе «студенты», для свержения доктора Наджибуллы и остатков власти Советов в Афганистане. Впоследствии я пойму, что эта зомбированная масса смертников, с которой мы столкнемся лицом к лицу, кардинально отличается от их руководителей, выглаженных и лощеных воспитанников западных разведок, владеющих несколькими европейскими языками. Но об этом я узнаю гораздо позже.

А что сейчас? Сейчас отец мужа Сейед Мансур Надери — лидер афганских исмаилитов — контролирует северную провинцию Баглан. И хотя у него есть регулярные военные части в составе 13 тысяч исмаилитов, вооруженных советской военной техникой, он прекрасно понимает, что страшная лавина талибов снесет их за мгновение.

Минут через десять мы доезжаем до места, откуда я могу видеть свежую воронку от только что упавшей ракеты. На дне воронки уже собрались уличные мальчишки. Они играют в песок и кидают друг в друга камешки, изображая войну. По краям воронки стоят мужчины и деловито обсуждают произошедшее. «Да уж, – думаю я, пытаясь разглядеть дно воронки из окна Волги, – весело тут у вас, ребята».

Наконец мы подъезжаем к моему дому. Увидев нашу машину, охранники бегут и открывают ворота. Машина въезжает во двор! Подбегают женщины, работающие у нас, открывают дверь машины.

Я русская жена командира гарнизона, теперь уже афганская жена, и на мне голубая афганская паранджа с сеточкой для глаз. Я так и не привыкла к ней, но временами нахожу её удобной, особенно в знойные и удушливые дни, когда она защищает меня от палящих солнечных лучей. В ней я не обгораю на солнце, хотя и трудно дышать, зимой же паранджа согревает.

Я выхожу из машины и улыбаюсь, видя свою трехгодовалую дочку на руках у няни. «Салам, духтарам!» – говорю я ей, и она смеётся мне в ответ.

Ко мне подбегает управляющий: «Госпожа, пожалуйте в вашу половину, у господина важные гости».

Я прохожу в свою часть дома и подзываю управляющего к себе:

- Ну что там слышно?

Он подавлен и напуган:

- Плохо дело, моя госпожа, талибы движутся в нашу сторону. Один Аллах знает, что будет.

Я сажусь на кровать и рассеянно оглядываюсь по сторонам. Вероятно, придётся ехать в Каяны, частное владение, поселение, принадлежащее семье мужа. Исмаилиты-низариты, живущие здесь, относятся к мусульманскому меньшинству среди шиитов. Они рассеяны по многим странам и прошли через репрессии и религиозные преследования, почти не прекращающиеся со времён падения крепости Аламут, созданной Хасаном Саббах, вплоть до нашего времени.

В Афганистане большую часть исмаилитов — низаритов составляют хазарейцы, ассимилированная народность, появившаяся в Афганистане после разрушительных походов Чингисхана. Хазарейцы — одна из самых бесправных и притесняемых в стране народностей. Сейчас город находится под контролем их военных частей. Всю военную амуницию им оставили ушедшие 10 лет назад российские дивизии, располагавшиеся в местечке под названием Келагай, в часе езды от Пули-Хумри.

Я сижу на кровати и продолжаю смотреть в одну точку. Нужно собираться в дорогу. Талибы наступают, в городе находиться опасно. «Много брать я с собой не буду, лишь самое необходимое и одежду для дочери», – думаю я.

Муж уходит в гарнизон, даже не попрощавшись, мне приказано быть готовой через полчаса. При мысли о трехчасовой езде в тряском душном уазике мне становится дурно, но делать нечего. Я кидаю пару платьев в сумку, кричу няне, чтобы та поторапливалась, затем беру свой чемоданчик с золотыми украшениями и еще 4 продолговатых патрона от красивого именного пистолета. «Пригодятся», – думаю я, и бросаю их в чемоданчик.

Машины готовы. Я зову прислугу и быстро с ними прощаюсь, все они последуют позже за нами в Каяны. Сажусь в машину рядом с няней, держащей дочь на коленях. И снова дорога. Я смотрю на клубы пыли, взвивающиеся из-под колёс машины, сопровождающей нас. «Что же будет? – сверлит мозг одна единственная мысль. — Что будет со всеми нами?».

Мы доезжаем до развилки дорог, где стоит указатель налево и написано «Кабул». Мы же поворачиваем направо. Ровная, асфальтированная дорога заканчивается, начинается просёлочная, тряская. Я снимаю с головы паранджу, сворачиваю её в клубок, кладу под голову и забываюсь в тяжёлом сне.

Меня будит собачий лай, подъезжаем к Каянам. Машина, освещая фарами дорогу, въезжает на возвышенность к белому двухэтажному особняку. Нас здесь уже ждут, ужин готов, но даже шашлык из бараньей печени не хочется есть. Тревога.

Наконец все расходятся по комнатам и засыпают. Но ненадолго, в 4 утра нас будит рёв самолётов, пролетающих над селением. «Сейчас бомбить будут», – с ужасом слышу я. Бросаюсь собирать спящую дочку, она мирно посапывает. Раздаются залпы советских зениток, они пытаются отпугнуть кружащие над местностью самолёты талибов.

Входит управляющий, он растерян, в руках автомат.

- Собирайтесь, Пули-Хумри в руках талибов. Поднимаемся в горы, — говорит он.

О боже, как прекрасны горы Гиндукуша в лучах восходящего солнца! Я сижу в кабине огромного КАМАЗа рядом с водителем и с ужасом смотрю на то, как он едет по горным дорогам по самому краю пропасти. Я то поражаюсь окружающей красоте, то вдруг смотрю вниз и цепенею от страха. Больше всего меня сбивает с толку водитель, весело рассказывающий мне истории про муллу Насреддина.

- Ну вот, – останавливает он машину. - Дальше ехать нельзя, — просто говорит он.

Я вопросительно смотрю на него.

- Госпожа, придётся идти пешком, — говорит он мне.

«Легко сказать — идти пешком на такой высоте, с ребёнком! Да я горы в своей жизни только по телевизору видела! И откуда я нашла это ярко-красное платье, что на мне? — крутится в голове, пока вылезаю из машины. – Да уж, влипла в историю!»

Беру ребёнка и поднимаюсь по горной тропинке. Меня хватает ровно на 5 минут. Затем начинает кружиться голова и кажется, что сейчас свалюсь в пропасть. Няня забирает ребёнка. Тащусь еле-еле, вся бледная, уже совсем не нравятся горы.

И снова рёв самолётов! Это нечто ужасное — звук самолётов в горах! Даёт отголосок в горы, раздаётся эхо и кажется, что ревёт земля и небо.

- Прижимайтесь к горам! — слышу я окрик.

Ну, куда тут прижиматься, если самолёты летят прямо над головой? Но всё равно старательно залезаю в нишу.

- Эй, госпожа, откуда это красное платье? И вас убьют, и нас из-за вас!, — слышу я реплику в свой адрес.

«Да чёрт его знает, — думаю я, - а эти белые кроссовки на ногах бесподобны. Вырядилась…» Но, к нашему счастью, пилотам не до нас, они летят бомбить военные части у Пули-Хумри. Зачем им кучка беглецов?

Я почти оглохла от рёва и с трудом что-либо соображаю. Но вот, самолеты пролетают, наступает тишина, и мы с трудом поднимаемся выше и выше в горы.

Прибытие в горный кишлак исмаилитов

Я вспоминаю, что не спала этой ночью, и прошлой ночью тоже практически не спала, но боюсь приставать с расспросами к сосредоточенно и молчаливо идущим афганцам.

Понемногу по обеим сторонам от нас появляются цепочки местных жителей, в основном пастухов, которые присоединяются к нам и помогают нести наш жалкий скарб. Женщины одеты в зеленые длинные платья, штаны «тумбаны», на голове шапочки тюбетейки и длинные разноцветные платки. Волосы заплетены в косички, к кончику которых привязаны ключи от дома, глаза накрашены сурьмой.

Примерно через час подъёма мы доходим до горного кишлака, в котором проживают исмаилиты-«мюриды», то есть религиозная паства семьи мужа, отец которого считается их шейхом. Люди подбегают к нам и приветствуют, целуют в знак почитания руки женщин семьи Надери.

С нами только дети и прислуга, поэтому нас тут же уводят в женскую половину — в большой дом со стенами из глины вперемежку с соломой. Просторная комната устлана чистыми цветными циновками, на стенах развешаны вышитые белые полотенца, на высоких матрасах-«тушаках» стоят прислоненные к стенам большие бархатные подушки. Вместо икон на стене висит фото принца Карим Ага-Хана четвертого, 49-го наследного имама исмаилитской общины. Ему на фото лет 45, одет в белый индийский костюм с воротником стоечкой, на шее гирлянда из цветов.

Приходит няня с дочкой, та безмятежно спит, положили ее на матрас и прикрыли платком няни.

Ищу место, куда можно упасть и заснуть, но можно только сидеть, так как вокруг толпится много людей. На улице разводят костер и режут барана – все ждут прибытия мужчин. Высокогорный воздух туманит сознание, но лечь не дают, приходят местные женщины и расстилают на полу на всю комнату широкую плотную коричневую клеенку «дистархан». Они проворно бегают прямо по центру клеенки голыми ногами и расставляют по бокам тарелки с зеленью, лепешками и сыром. Приносят тазики и пластмассовые кувшины с водой, льют воду на руки, и вода стекает в поставленный снизу тазик, затем подают мыло и полотенца.

Поняв, что спать все равно не дадут, я начала отламывать куски вкусной лепешки, скоро будет готово мясо. «Теперь я знаю, что есть самое большое счастье для человека, — думаю я, — это когда человек имеет возможность спать».

Наконец раздаются звуки знакомых голосов – пришли мужчины: отец мужа, братья и племянники с телохранителями. Все подавлены, говорят мало, то и дело выходят на улицу, чтобы связаться по рации «бесиму». Из обрывков разговора я понимаю, что Пули-Хумри захвачен талибами, и мы ожидаем вертолет от Ахмад Шаха Масуда, чтобы выбраться из окружения.

Полет в Термез

Время шло, а вертолета все не было. Лица окружающих меня афганцев мрачнели. Все понимали, что талибы преследуют и скоро найдут это место. На этот случай еще в Каянах мне обьяснили, что если уйти не удастся, то всем женщинам раздадут опий, который надо будет принять, успокаивая тем, что смерть будет безболезненной, и мы просто уснем, так как доза четко рассчитана.

- Ты пойми, — уговаривали меня женщины, — для нас принять смерть гораздо достойней, чем терпеть надругательства и бесчестие. Нам уже два раза раздавали опий, но каждый раз слава Аллаху обходилось, дай Бог обойдется и в этот раз.

Только я вспомнила этот разговор, как раздались радостные крики: «Летит! Летит!»

Вертолет приземлился довольно далеко, и до него предстояло еще добираться. С противоположной стороны горы каким-то образом подъехал грузовик советского производства, в таких мы ездили на картошку в школе. И все мы сели в кузов грузовика.

Проехав некоторое расстояние, мы выбрались из грузовика, а няня осталась и плакала, прощаясь с нами. Все очень торопились, враг был близко, тем более сбить из стингера вертолет для них дело нехитрое. Темно-зеленый вертолет стоял с открытым люком, нас подсаживали на лестницу, подталкивая внутрь. На мне была надета не голубая афганская, а черная арабская паранджа с рукавами и откидывающейся черной вуалью на лице, так как в ней было гораздо удобнее передвигаться.

Я с ребенком на руках быстро забралась внутрь салона и села на скамейку сбоку. Была ужасная спешка, все запрыгивали, как могли, мимо меня пролетел по воздуху визжащий сверток с младенцем, и перепуганная мать на лету смогла его схватить.

- Закрывайте люк! Быстрее! Надо успеть взлететь! — кричали вокруг.

Вертолет взлетел, напротив меня сидел телохранитель с автоматом, он закрыл глаза и шептал молитвы.

Вертолет начало мотать из стороны в сторону и меня начало тошнить прямо на пол, весь подол моей черной паранжи был заляпан, все разлилось по полу ручейком, но никто даже не обратил на это внимания, так как что-то происходило, чего я не могла понять.

Сначала отец мужа взял Коран и ушел в кабину пилота, затем вернулся и взял свой кейс с долларами. Снова ушел к пилоту и тут же вернулся с кейсом. Мой муж протянул отцу красивый наградной пистолет, 4 длинных патрона от которого лежали в моем ручном сундучке с украшениями. «Интересно, зачем ему незаряженный пистолет?» — пронеслось в голове перед очередным позывом рвоты. Начало закладывать уши, вертолет шел на снижение, началась паника:

- Садится в Мазари-Шарифе, там же Малик!

Но я не слушала эти крики, я, вытаращив глаза, смотрела на телохранителя, сидевшего напротив меня, он закрыл глаза и подставил дуло автомата себе под подбородок, палец лежал на курке. Я представила себе, что сейчас мы взорвемся в воздухе, и наши обгорелые тела будут падать с высоты вниз.«Боже, какая же я дура, какого лешего меня сюда понесло! Не сиделось тебе в Москве в престижном институте! А Поляков же тебе говорил…».

Вдруг вертолет перестал снижаться, выровнялся и продолжил полет. Все облегченно вздохнули и начали о чем-то оживленно переговариваться.

Как потом я узнала, что пилот вертолета, посланного за нами Ахмад Шах Масудом, совершенно непонятным мне до сих пор образом был подкуплен Абдул Маликом, предавшим Северный Альянс. Кстати, этот фирменный стиль Малика — подкуп чужих подчиненных — не раз наводил меня на мысль об аналогии с таким же загадочным подкупом телохранителя-убийцы его же собственного брата Расула Пахлавана в том смысле, что а не он ли сам расправился с братом, свалив все на Дустума.

Малик так запугал пилота, что тот с искренним ужасом уверял, что Малик его разорвет на части, если он не посадит самолет с семьей Надери в Мазари-Шарифе для передачи в плен. Низость Абдул Малика была поистине безгранична, так как он не только заготовил ко времени посадки вертолета тюремное помещение для мужчин Надери, но и заранее распределил между собой и своими подельниками женщин семьи Надери. «Русскую определил к себе», — в шоке услышала я и вспомнила, как Малик заходил в женскую половину, когда мы были в его доме с выражением соболезнований по поводу кончины его брата.

Поэтому пилот не соглашался ни на клятвы Кораном, ни на предложенные ему доллары. Нас выручил пустой именной пистолет, патроны от которого лежали в моем сундучке с украшениями. Этот пистолет приставили к виску пилота, и он послушно полетел в сторону границы с Узбекистаном.

Когда мы приблизились к границе Узбекистана, то по системам связи пилот понял, что узбеки собираются его сбивать. Он сообщил об этом и спросил, куда лететь, на что получил приказ: «Пересекай границу, направление — Термез».

Как оказалось, узбеки уже привыкли к подобным вещам. Они знали, что у соседей крупная заварушка, и решили дать посадку афганскому вертолету.

Вертолет сел буквально под дулами направленных на него орудий. Когда люк открыли, я увидела большую группу вооруженных солдат, в основном узбеков, но к нам в вертолет по лестнице поднялся русский офицер. Он заглянул внутрь, и четким командирским голосом сказал: «Предъявите паспорта». Начали лихорадочно собирать синие афганские паспорта, я сидела, заторможено глядя в одну точку.

- Где твой паспорт?! Быстрее давай! — окликнули меня.

Я начала копаться с замком своего сундучка, так как с перепугу забыла его код, наконец открыла, вытащила патроны и положила их себе на колени, потом посыпались золотые сережки, паспорт завалился на самое дно.

Офицер внимательно наблюдал за всеми нами. Я вытащила красный паспорт с надписью СССР и тут же уронила его себе на подол испачканной в рвоте паранджи, потом начала его поднимать и вытирать о другой край подола. Подняла голову и увидела, что офицер широко открытыми глазами смотрит на меня. Тихонько сунула красный паспорт в общую стопку синих афганских паспортов, которую ему тут же вручили.

Он взял стопку синих паспортов, вытянул оттуда мой красный паспорт, открыл и несколько секунд молча смотрел в него, начал листать страницы, затем развернулся и сказал:

- А это что еще такое?!

- Ой, это моё, — пискнула я и откинула вуаль с лица.

Юлия Митенкова

Фото: Кабул